Каспар Хаузер, или Леность сердца - Страница 122

122

— Что с тобою, Каспар? — прошептала она, впервые называя его на «ты». Он благодарно улыбнулся.

— Ты словно сестра мне, — робея, сказал он и пальцами коснулся волос склоненной над ним головы. Слово «сестра» в его устах звучало необычно, ни разу в жизни он еще не произносил его.

Клара прильнула к нему; ей казалось, что она должна его согреть, он боязливо от нее отодвинулся, она хотела подняться, но он дотронулся до ее плеча и взглядом, полным мольбы, любви и боли, посмотрел на нее.

— Клара, — произнес он, и ей почудилось, что она гибнет или, напротив, воскресает для новой жизни, ибо было что-то неземное в робко молящем звуке его голоса, когда он назвал ее по имени.

Так проходил час за часом, и они все лежали вместе, молча, молча и неподвижно, дрожа, как в ознобе. Она протянула к нему руку, и дыханье его уст поднялось в воздух вместе с ее дыханьем.

Когда часы на башне стали бить двенадцать, Клара встрепенулась. Она быстро встала, тихо и проникновенно произнесла: «Никогда, никогда, никогда», — потом подошла к окну и распахнула его. Дождь давно перестал, ясное, усыпанное звездами небо простиралось в вышине. Переполненное ее сердце стремилось туда, в неведомые миры, ибо мир, в котором она жила, ей опротивел.

Она сказала Каспару, что он может провести ночь здесь, в доме, но он отвечал, что не хочет этого. Она вышла узнать, не спит ли еще фрау фон Имхоф. Прошла мимо столовой, где мужчины пили вино и громко беседовали. Баронесса тоже еще не ложилась. Клара сообщила ей, что Каспар все это время находился у нее. Фрау фон Имхоф кивнула, но бросила на подругу несколько растерянный и удивленный взгляд.

— Завтра утром я запакую свои вещи и уеду, — тихо сказала Клара, и на лице ее отразилась непоколебимая решимость, иной раз придававшая странно жесткое и страдальческое выражение детским ее чертам.

Фрау фон Имхоф несколько опешила, но поднялась и подошла к Кларе. Внезапно они упали в объятья друг друга, при этом Клара заплакала.

Они все понимали, и говорить им не было надобности.

Вырвавшись, Клара сказала, что проводит Каспара в город.

— Это невозможно, — возмутилась фрау фон Имхоф, — или уж я пошлю с тобой лакея.

— Не надо, прошу тебя, — улыбнувшись, отвечала Клара, — ты же знаешь, что я ничего не боюсь. И не люблю, когда за меня боятся. Ночь всегда меня успокаивает, и я радуюсь, что буду возвращаться одна.

Через четверть часа она уже шла с Каспаром по еще не совсем просохшей дороге в направлении города. Они ни слова не произносили, а возле дома учителя обменялись рукопожатием.

— Теперь ты, наверно, покинешь меня, Клара, — вдруг сказал Каспар, и взор его затуманился.

Клара была поражена и растрогана этими словами, свидетельствовавшими о тяжелом предчувствии. «Какие прекрасные у него глаза, — подумала она, — светло-карие, как у косули; да он и вообще похож на косулю, что в печальном изумлении прячется в чаще леса».

— Да, я уезжаю, — проговорила она наконец.

— Но почему? Мне так хорошо было с тобой.

— Я вернусь, — заверила она его с наигранной теплотою, скрывавшей крик боли. — Я вернусь. Мы будем писать друг другу, а к рождеству я уже буду здесь.

— Я вернусь; эти слова я уже слышал однажды, — с горечью заметил Каспар. — До рождества далеко, писать же я не стану. Зачем? Письма — это просто бумага. Прощай и будь здорова.

— Мне нельзя поступить иначе, — прошептала Клара, взгляд ее был устремлен на звездный небосвод. — Смотри, Каспар, там вверху — вечность. Не будем забывать об этом, как забывают другие. Мы ни о чем не забудем. Ах, забвение, в забвении — все зло мира. Звезды принадлежат нам, Каспар, смотри на них, и я буду с тобой.

Каспар покачал головой.

— Прощай, — чуть слышным голосом произнес он.

В первом этаже растворилось окно. Из него высунулась увенчанная ночным колпаком голова учителя, чтобы тотчас же исчезнуть. То было молчаливое предостережение.

«Я попрошу Беттину ежедневно навещать его, — думала Клара, в одиночестве проходя по пустынным улицам, — я принесу ему несчастье, если останусь здесь, бездна разверзается передо мной, страшнее и глубже которой не придумаешь. Сестра! Что́ я испытала, когда он назвал меня сестрою! Небесное блаженство проникло в мое сердце. Ведь я вновь обрела утраченного брата; но, боже милостивый, больше, чем братом, он мне быть не может! Дотрагиваться до него! Пробуждать его ото сна! О предательские уста, лобзание ничего не значит для вас! Поцелуй я его, я стала бы его убийцей, что же остается мне, как не бежать? Ангел-хранитель сбережет его; дерзостным было мое мечтанье — жалким своим присутствием его защитить; нет, не может погибнуть столь благородное существо от того, что чей-то взор от него отвернулся».

Этот тревожный ход мыслей свидетельствует о безнадежно запутавшемся сердце, в экстазе принявшем решение пожертвовать собственным счастьем, оробелом, ослепшем перед лицом неодолимого рока и заблудившемся на перепутьях любви.

Глядя на небо, на прекрасное созвездие Большой Медведицы, словно застывшая молния плывущее в темной синеве, Клара не заметила человека, стоявшего у портала дома Имхофов. Она отпрянула, когда он преградил ей путь. «О боже, опять это чудовище», — мелькнуло в ее мозгу.

Хикель, ибо это был он, склонился перед испуганной женщиной.

— Прошу вас, простите меня, мадам, простите, — пробормотал он. — И не только за это нападение, но и за все другое. Вы слишком хороши, мадам. Ежели бы вы явили милость, мадам, и поняли, что ваша возвышенная красота кружит мне голову, как шалун-мальчишка кружит кубарь, ежели бы приняли во внимание, что даже в комедиях взбесившаяся фантазия иной раз оскверняет предмет своих мечтаний и воображаемый образ ревниво принимает за доподлинный, то вы, вероятно, осчастливили бы униженного своего слугу словом утешения.

122